Викторианская эпоха, время бурных социальных перемен и живописного мастерства, воскресает перед нами в картинах Эдвина Лонга. В момент, когда борьба за женские права в Британии достигала апогея, Лонг представил общественности свою работу «Рынок», взяв за основу античный текст Геродота о вавилонских невестах, продаваемых на аукционе. Искусствовед Гали Гафуров в колонке Qalam.global рассуждает, почему скепсис современных историков к подлинности этого обычая не помешал картине стать знаковым произведением.
Положение любимца публики требовало не только незаурядного мастерства во владении кистью — публику полагалось еще и потчевать тем, что ей нравилось и было в моде. А в моде были древняя история, роскошь и пышность, драматические сцены и уместная злободневность на грани легкого скандала.
В 1875 году в Британии вовсю шла борьба за женские права: женщины обретали финансовую независимость от мужей, шли горячие дискуссии о женском образовании и возможности предоставления дамам избирательных прав.
Соблазн прокатиться на горячей теме понятен не только современным блогерам. И в 19 веке ситуация была схожей: если тебя и твои работы будут страстно обсуждать, ты сделаешься известен и богат. Эдвин Лонг со своим «Рынком» попал в самую струю. Сюжет его работы взят из этого отрывка «Истории» Геродота:
«Самый благоразумный обычай, … по моему мнению, у них вот какой. Раз в году в каждом селении обычно делали так: созывали всех девушек, достигших брачного возраста, и собирали в одном месте. Их обступали толпы юношей, а глашатай заставлял каждую девушку поодиночке вставать, и начиналась продажа невест. Сначала выставляли на продажу самую красивую девушку из всех. Затем, когда ее продавали за большие деньги, глашатай вызывал другую, следующую после нее по красоте (девушки же продавались в замужество). Очень богатые вавилонские женихи наперебой старались набавлять цену и покупали наиболее красивых девушек. Женихи же из простонародья, которые вовсе не ценили красоту, брали и некрасивых девиц и в придачу деньги. После распродажи самых красивых девушек глашатай велел встать самой безобразной девушке или калеке и предлагал взять ее в жены за наименьшую сумму денег, пока ее кто-нибудь не брал с наименьшим приданым. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек… Этот прекраснейший обычай теперь у них уже не существует».
Современные историки крайне скептически относятся к достоверности данных сведений, относя их к разряду весьма нередких у великого историка «баек путешественника»: вавилонское брачное законодательство нам сейчас известно неплохо — ничего подобного оно не предполагало.
Зато образ девушек, продаваемых с молотка, образ женщины как товара был чрезвычайно понятен европейской публике, наиболее прогрессивные круги которой изо всех сил сражались с подобным положением дел. Тем более, что «красавицы, которые выдают замуж дурнушек», в той же Британии были делом обыденным: самым привлекательным дочерям в некоторых семьях действительно урезали приданое в пользу их менее красивых сестер. Поэтому картина вызвала шум и была признана смелой, социально значимой и прочая, и прочая.
Старательно выписанные по музейным образцам вавилонские узоры не слишком уверенно переносят нас в пространство условного «древнего мира»: мешает идеально узнаваемый антураж аукционного дома викторианской эпохи. Покупатели-мужчины оттеснены на задний план и не слишком выразительны, они лишь намечают образы «восхищенного влюбленного», «старого богача», «важного вельможи», «робкого бедняка». Зато чертова дюжина невест вызывает желание старательно разглядывать каждую. Самую красивую мы видим только со спины — ее показывают покупателям первой. Совершенство красавицы можно предположить, лишь глядя на восхищенные лица мужчин и на увесистость драгоценностей, которые передают оценщику в качестве ставки на девушку.
Признанную самой некрасивой мы тоже не видим. Она в отчаянии закрыла лицо руками, пытаясь спрятаться от позора, и забилась в самый темный угол, где ее пытается осторожно разглядеть бедно одетый юноша, который явно пришел сюда скорее за средствами к существованию, чем за радостями супружества.
Зато сидящая рядом с ней девушка, «вторая по уродству», выглядит вполне веселой и безмятежной: о своей некрасивости ей, похоже, давно известно, происходящее ее явно забавляет. Приятно оживлены и ее соседки, которые ожидают, что выйдут из данного заведения законными женами, да еще и с приданым. Да, их мужья будут не чиновниками, а пахарями и слугами — но барышни ничего иного и не ждали, их судьба им была известна заранее, они спокойны и больше увлечены болтовней друг с другом, чем происходящим на торгах.
Зато опечалены и уязвлены девушки из первой тройки, которым не достался титул первой красавицы. Девушки же в центре кажутся более прочих напряженными и тревожными, их судьба и дальнейшее благополучие им пока неизвестны.
Сейчас имя Эдвина Лонга трудно найти в списках наиболее значимых художников даже своей эпохи, ибо его значение в истории живописи оказалось, увы, менее существенным, чем нажитое художником состояние.
Тем не менее в последние годы его вспоминают все чаще — интернет заново открыл его, теперь для самой широкой и при этом не самой взыскательной аудитории, которой вполне пришлись по вкусу красивые дамы, чудесные интерьеры и занимательные сюжеты, которые так хорошо удавались живописцу. Ведь если смотреть на картину взглядом не искусствоведа, а просто зрителя — она вполне привлекает внимание и захватывает воображение.
